Неточные совпадения
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую
соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает
голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
— Все вы мало Богу молитесь, ложась спать, — сказала она, — вот что! А как погляжу, так всем надо горькой
соли дать, чтоб чепуха не лезла в
голову.
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костер листья табака, сухую рыбу, мясо,
соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил
голову на грудь и глубоко о чем-то задумался.
Он отрицательно покачал
головой. Тогда я спросил его, для кого он оставил рис,
соль и спички.
Знакомство окончилось было тем, что я ему подвинул
соль, а он за то тряхнул
головой.
Вид «подсудимой» смешал ареопаг. Им было неловко; наконец Дмитрий Павлович, L'orateur de la famille, [семейный оратор (фр.).] изложил пространно причину их съезда, горесть княгини, ее сердечное желание устроить судьбу своей воспитанницы и странное противудействие со стороны той, в пользу которой все делается. Сенатор подтверждал
головой и указательным пальцем слова племянника. Княгиня молчала, сидела отвернувшись и нюхала
соль.
Я сидел долго-долго, наблюдая, как он скоблит рашпилем кусок меди, зажатый в тиски; на картон под тисками падают золотые крупинки опилок. Вот он собрал их в горсть, высыпал в толстую чашку, прибавил к ним из баночки пыли, белой, как
соль, облил чем-то из темной бутылки, — в чашке зашипело, задымилось, едкий запах бросился в нос мне, я закашлялся, замотал
головою, а он, колдун, хвастливо спросил...
Сахаров первым успел просунуть свою коротко остриженную
голову и торопливо приложился к барской ручке, подавая пример стоявшим с хлебом-солью депутатам; мастеровым в дареных синих кафтанах и старым служащим еще крепостной выправки.
Выпьет человек квасу с
солью или, напротив, съест фунта два моченой груши — "пройдет"живот; поставит к затылку горчишник — "пройдет"
голова; накаплет на синюю сахарную бумагу сала и приложит к груди, или обвернет на ночь шею заношенным шерстяным чулком — пройдет кашель;"кинет"кровь — перестанет кровь"проситься".
— Вот ты — хороший юнкарь, дай бог тебе доброго здоровья и спасибо на хлебе, на
соли, — кланялась она
головой, — а то ведь есть и из вашей братии, из юнкарей, такие охальники, что не приведи господи.
На крышке гроба, в ногах оного, лежал знак великого мастера, а на черном пьедестале горел с благовонным курением спирт; в
голове гроба на крышке лежал венок из цветов, и тут же около стояла чаша с
солью.
Гнедко мотает
головою и фыркает, точно он и в самом деле понимает и доволен похвалами. И кто-нибудь непременно тут же вынесет ему хлеба с
солью. Гнедко ест и опять закивает
головою, точно проговаривает: «Знаю я тебя, знаю! И я милая лошадка, и ты хороший человек!»
По окончании похода городской
голова, в мундире, поднесет ему хлеб-соль.
— Алеша умный, Алеша добрый, — проговорил Костя, лениво поднимая
голову, — но, милая моя, чтобы узнать, что он умный, добрый и интересный, нужно с ним три пуда
соли съесть… И какой толк в его доброте или в его уме? Денег он вам отвалит сколько угодно, это он может, но где нужно употребить характер, дать отпор наглецу и нахалу, там он конфузится и падает духом. Такие люди, как ваш любезный Алексис, прекрасные люди, но для борьбы они совершенно не годны. Да и вообще ни на что не годны.
Астров. Не раньше лета, должно быть. Зимой едва ли… Само собою, если случится что, то дайте знать — приеду. (Пожимает руки.) Спасибо за хлеб, за
соль, за ласку… одним словом, за все. (Идет к няне и целует ее в
голову.) Прощай, старая.
— Если ты серьезно дуришь — я тоже должен серьезно поступать с тобой… Я отцу твоему дал слово — поставить тебя на ноги… И я тебя поставлю! Не будешь стоять — в железо закую… Тогда устоишь… Я знаю — все это у тебя с перепою… Но ежели ты отцом нажитое озорства ради губить будешь — я тебя с
головой накрою… Колокол
солью над тобой… Шутить со мной очень неудобно!
И тут Прокоп не сказал слова. Он даже не стал расспрашивать, кому намерены верхотурцы воздвигнуть монумент, ему ли, Прокопу, Губошлепову ли, Проходимцеву ли или, наконец, тому"неизвестному богу", которому некогда воздвигали алтари древние нежинские греки. Он вынул из кармана двадцатипятирублевый билет и так просто вручил его
голове, что присутствующие были растроганы до слез и тут же взяли с Прокопа слово, что он не уедет в Верхоянск, не отведав у
головы хлеба-соли.
Потом проехал в санях ожиревший Степан Барский с пьяницей зятем своим и косоглазой дочерью; тёмной кучей долго двигался мелкий народ: мещане, кожевники, ткачи, тележники, нищие и какие-то никому не нужные старухи, похожие на крыс. Снег лениво
солил обнажённые
головы, издали доносился неумолимо требующий крик Воропонова...
Волосы на
голове и подстриженной бороде Голована были очень густые, цвета
соли с перцем.
Русаков. Ты останься. Ну, сестрица, голубушка, отблагодарила ты меня за мою хлеб-соль! Спасибо! Лучше б ты у меня с плеч
голову сняла, нечем ты это сделала. Твое дело, порадуйся! Я ее в страхе воспитывал да в добродетели, она у меня как голубка была чистая. Ты приехала с заразой-то своей. Только у тебя и разговору-то было что глупости… все речи-то твои были такие вздорные. Ведь тебя нельзя пустить в хорошую семью: ты яд и соблазн! Вон из моего дома, вон! Чтобы нога твоя не была здесь!
— Вот дела-то!.. Вот дела-то какие!.. — качая
головой, печаловалась мать Таисея и, опомнившись, быстро схватила поднос с кулебякой и, подавая его с поклоном Манефе, умильным голосом проговорила: — Не побрезгуй убогим приношеньем — не привел Господь видеть тебя за трапезой, дозволь хоть келейно пирожком тебе поклониться… Покушай нашего хлеба-соли во здравие.
— Пустых речей говорить тебе не приходится, — отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор на ворота… И рад бы полетел, да крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да гости, а насчет отъезда из
головы выкинь.
А потом говорит: «А посмотри, лисица, как на току хлеб отворачивают», — и ударил лисицу по
голове и убил, а сам говорит: «Старая хлеб-соль не помнится!»
Гнедко мотает
головой и фыркает, точно он и в самом деле понимает. И кто-нибудь непременно тут же вынесет ему хлеба с
солью. Гнедко ест и опять закивает
головою, точно приговаривает: «Знаю я тебя, знаю! И я милая лошадка, и ты хороший человек!»
Беру корочку хлеба и, обильно посыпав ее
солью, жую. А в
голове одна и та же, одна и та же сверлящая гвоздем мозг мысль...
— Покойников, — невозмутимо продолжал Иван Павлович. — Посыпешь, это, на лед
соли, положишь его, тоже сольцей обсыпешь, он и в сохранности. Соль-то у нас недорога. Многие
головы и по соседним селам то же делали, а потом перестали, потому народ стал не в пример бесстрашнее, да и строгости уже не те…
Он прошел в спальню, взял с туалетного столика одеколон и стал приводить в чувство все еще лежавшую недвижимо молодую девушку. Он смочил ей одеколоном
голову и виски, дал понюхать
солей, пузырек с которыми всегда находился в его жилетном кармане. Она понемногу стала приходить в себя.
Мы хлеб-соль царевны Софии Алексеевны помним; знаем, что она тебя жалует, и не хотим ни твоего добра, ни
головы твоей.
Впереди шел Ермак, а в первой шеренге справа — Иван Кольцо. Приблизившись к тому месту, где стояли Строгановы и слуги с хлебом-солью и образом, Ермак Тимофеевич снял шапку, истово перекрестился и отвесил Строгановым поясной поклон. То же самое сделали как один человек все его люди. Шапки с
голов были сброшены словно ветром, и правая рука поднялась и осенила могучие груди истовым крестным знамением. Строганов отвечал проходившим тоже поясным поклоном.
— Бросить все, выкинуть из
головы горделивую дурь, что я-ста —
соль земли! Как бы не так! Вы просто кандидат на казенный или обывательский паек, потому что прошли через нелепую процедуру, именуемую экзаменом. Тьфу!
Не пила она, не ела цельный день. Все пронзительную
соль с пробки нюхала да капустные листья к
голове прикладывала. Сахар-провизию, однако, пересчитала, что следует выдала — и на ключ.
Оправив ей платье, обнаружившее тонкие, стройные ножки, исполнив этот долг приличия, он встал перед ней на одно колено, положил свою левую руку под ее затылок, чтобы приподнять
голову, вынул правою рукой из кармана флакончик с
солями, которые и дал понюхать еще не приходившей в себя Ирене.
Образец со всеми домочадцами вышел навстречу, неся хлеба-соли; поклон в пояс, еще и еще, потом униженно, поникнув седою
головой и указывая кому-то путь в новый дом, приговаривал: «Дедушка! милости просим с нами на новое место».
— Форте! — бормочет он. — Анданте! Разжимайте… разжимайте! Пой, идол! Тенора, не доносите! То-то-ти-то-том…
Соль… си…
соль, дурья твоя
голова! Велий! Басы, ве… ве… лий…
Все еще красная от волнения и смущенная Валя подняла
голову и встретила взгляд направленных на нее глаз гувернантки. И столько сочувствия и ласки и сожаления прочла в этих глазах девочка, что не выдержала и с рыданием кинулась на шею Даше, далеко отбросив на стол тщательно скрываемый ею до сих пор под передником предмет, оказавшийся ничем иным, как большим ломтем черного хлеба, густо посыпанным
солью.